Смерть ходила по пятам

Автономная некоммерческая организация «Центр социального обслуживания населения Восточного округа» продолжает работу по подготовке материалов книги, которая будет издана в год 75-летия Великой Победы. Героями книги станут подопечные Центра – ветераны Великой Отечественной войны, труженики тыла. Сегодня своими воспоминаниями делится Мария Пахомовна Гариева.

Марии Пахомовне Гариевой 97 лет. Это по паспорту. А сколько на самом деле, она не знает. «Бывало,  спрошу у мамы, когда я родилась, а она мне: «Когда просо жали». А просо ведь каждый год жнут. Так что, когда паспорт получала, может, на год-другой и ошиблась, — рассказывает Мария Пахомовна. – Да это не только в нашей семье так было. Никто тогда на такие «мелочи» не обращал внимания. Мы жили в маленьком посёлке Стрешин, что в Жлобинском районе Гомельской области. Это было начало 30-х годов, много ещё было неграмотных. Вокруг – леса и болота. Жили по старинке. Много работали. До поры, до времени у нашей семьи крепкое хозяйство было. За это нас раскулачили, отца в тюрьму посадили – он что-то там не отдал колхозу.  Так что, когда немцы пришли, из мужчин у нас в семье только дедушка был».

Оккупация

«Немцы пришли  вскоре как началась война, — вспоминает Мария Пахомовна. — Въехали на мотоциклах в Стрешин не спеша, по-хозяйски. Они же собирались насовсем в наших краях остаться. Нас, белорусов, украинцев и русских хотели поубивать столько, чтобы остались только те, кто работать на них будет. Евреев и цыган хотели всех поубивать. Это мы  поняли, когда  наших стрешинских евреев согнали к силосной яме и расстреляли из пулемёта. Они попадали в ту яму, их землёй кое-как присыпали. Так эта земля ещё одиннадцать дней шевелилась. Человек двести их было, а то и больше. Остальных в Жлобин отвезли, в лагерь – гетто он назывался. В него и жлобинских евреев сгоняли. Их там очень много было. В Жлобине ведь до войны целые улицы еврейскими были, они артельно жили. Помню, мне лет 10-12 было, поехали мы с родителями в Жлобин сапожки мне заказать. Такая  радость была! Больше всего запомнила огромных коней-тяжеловозов. Они по булыжной мостовой идут, а  у них искры из-под копыт летят. Евреи-извозчики  шутками-прибаутками сыплют, люди смеются, что-то говорят им, руками машут. Я прямо как в сказке была. И сапожки те помню – удобные, ладненькие. Сапожниками и портными тоже евреи были. Хорошие люди, добрые, работящие. Среди них грамотные были, лечили, учили нас. Очень мы горевали, когда их в войну убивать всех стали. Ох и настрадались они, бедные. За что их так? Разве виноваты они были в чём? Тех, кто был в этом гетто, весной 42-го  расстреляли. Как вспомню всё это, сердце болит.

Жить было всё страшней

 Нам тоже в войну доставалось. Немцы в Жлобине сделали комендатуру и оттуда рассылали по деревням своих солдат и тех, кто к ним в полицаи пошёл служить. Они отбирали у нас продукты, скотину и всё, что им захочется. А потом на фронт это слали, в свою фашистскую армию. Ну, жить впроголодь это не страшно. Главное – жить. Если повезёт. Немцы ведь убивали нас то и дело. Кто не так посмотрел, не так сказал, плохо работал, расстреливали сразу же. А уж если заподозрят, что с партизанами связан, убьют всю семью, хату сожгут. Горели наши хаты и от трассирующих пуль – крыши-то соломенные были, и от бомбёжек. В одну из бомбёжек меня осколком в ногу ранило. Хорошо, кость не задело. Мама разорвала рубаху, смочила её мочой и завязала рану. Ничего, зажило. На это уж и внимания не обращали. Вот у соседки нашей горе случилось – горше не бывает. Когда бомбёжка началась, она детям крикнула: «Ховайтесь!» Они побежали, а она что-то в хате замешкалась. И следующим взрывом её детей убило. Клочки одежды собирала, чтобы похоронить. И сразу как старушка стала.

Жить   было всё страшней. Ночью мы тайком в лес пробрались, там и жили. Как-то мама побежала в деревню – из дома что-то прихватить. Видит, немцы около одного сарая бегают. Она приостановилась, спряталась. Немцы сарай подожгли, а в нём – женщины с детьми. Приди она в деревню чуть раньше, тоже в том сарае оказалась бы. Немцы стояли, пока огонь полыхал. Крики, плач, стоны – а им хоть бы что. Из железа они были сделаны, эти фашисты. Им, наверное, перед войной сердца вынимали и вместо них моторы вставляли.

Каждая минута могла быть последней

Две зимы в лесу перезимовали – решили в деревню перебраться. Тут уж Красная армия совсем близко подошла. Ну, думаем,  скоро прогонит фашистов. Пришли в деревню, а нас – маму и меня с сестрой – выволокли из дома и вместе с другими женщинами и детьми погнали в Жлобин. Там погрузили в товарные вагоны и повезли в Германию. Немцы отступали, вот и торопились батраков себе вывезти побольше. Есть не давали. Кто-то успел схватить дома кусочек, тем и питались. Несколько раз под бомбёжки попадали. Привезли нас в Штендаль, выгрузили и пешком погнали в лагерь. За дорогу многие ослабели, особенно ребятишки. Идти трудно им было. Матери брали их на руки. Если падали, обессилев, — расстреливали. Немцам нужна была крепкая рабочая сила. В лагере было ещё  страшней. Кормили один раз в день. Народу много – похлёбки мало. Первым в очереди достанется, а потом её водой разбавляли. От этой воды понос кровавый мучил. Совсем ослабевших каждое утро выводили на расстрел. Смерть ходила за нами по пятам. Каждая минута могла быть последней. Слабая надежда выжить появилась у нас, когда в лагерь пришёл первый помещик и забрал себе несколько работников. Мы готовы были как угодно тяжело работать, только бы вырваться из  лагерного барака. В нём была смерть.

Через несколько дней нас опять построили – приехал очередной помещик. Звали его Бауэр. Показал пальцем на меня, сестру и маму. Мы, Мироевские, из крепкого рода. Отец у нас красавец был, сильный, здоровый. И мама ему под стать. Это и помогло выдержать все мучения. Выглядели мы ещё более-менее крепкими.

Привёз нас этот Бауэр в своё поместье. Нам повезло – не били, не издевались. Даже не верилось, что немцы могут быть такими. Еды нам давали столько, чтобы поддерживать силы, чтобы мы могли работать. Есть хотелось постоянно. Спасались мы падалицами груш, яблок да слив, что росли по обочинам. С деревьев рвать строго запрещалось, за это сурово наказывали.

Жизнь после войны

Весной 45-го  в  Штендаль  вошла советская армия. К Бауэру приехал офицер за продуктами  для красноармейцев. Героический такой. Звали его Рашидом Гареевым. Танкистом воевал. Тяжело ранен был. После госпиталя его в  снабженцы перевели. Увидел он нас, говорит: «Всё, хватит на немцев батрачить». Забрал к себе в часть. Маму с сестрой устроил в офицерскую столовую, меня – в  солдатскую. И стал Рашид под разными предлогами в нашу столовую всё чаще заглядывать, разговаривать со мной  задушевно. Всё говорил, что в синие мои глаза никак наглядеться не может. Он был такой большой, сильный, надёжный. Он был освободителем, защитником. С ним было спокойно. А я так соскучилась об этом. Стала замечать, что всё сильней жду, когда же он придёт. В жёны меня позвал – согласилась.

В сентябре 45-го  Рашид  демобилизовался. Меня пугали, что в СССР за работу в Германии накажут, могут даже посадить. Вот я и уезжала в страхе, таясь. Никаких документов не взяла. Пока ехали до Казани, двери вагонов не открывали, на станциях не выходили – диверсантов боялись. Мама с сестрой уехали из Германии в 46-м,  взяли бумаги, что они насильно были угнаны. Они потом пенсии военные получали, а я нет. С документами у меня как-то не ладилось – даже в паспорте фамилию с ошибкой написали: муж – Гареев, а я – Гариева.

Обосновались мы с Рашидом в Оренбургской области. Работали  на сепараторных пунктах, которые открывали в разных колхозах. Набатрачились – аж вспоминать страшно. У меня 39 лет трудового стажа. А вообще, я всю жизнь только и делала что работала, работала, работала. Шестеро детей у нас родились. Троих уже взрослыми схоронила, один сын  25 лет парализованный лежит. Муж умер. Сколько горя в жизни хлебнула, — ни одной мерой не измерить.

В Кротовке мы – с 72-го года. Последние лет десять здоровье стало подводить. Встала на социальное обслуживание. Много лет меня Таня Ермакова обслуживала, последнее время – Таня Ненашева. Очень добрые и заботливые девчонки. С нами, старыми людьми, трудно бывает, а они и подход найдут, и поддержат, и утешат. Не представляю, что бы я без соцработников делала».

Задайте свой вопрос с помощью формы

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *